«Университеты должны сотрудничать. Сейчас это может быть важнее, чем когда бы то ни было»

Интервью с ректором Московского государственного лингвистического университета Ириной Краевой.

Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ) с советских времен был известен как иняз имени Мориса Тореза — элитный вуз с мощной образовательной подготовкой, учиться в котором всегда было престижно. Таких понятий тогда, конечно, не использовали, но очевидно, что диплом переводчика или преподавателя иностранного языка предоставлял шанс на такие карьерные перспективы, о которых большинство не могло и мечтать. Как сегодня развивается МГЛУ и какие возможности открывает для своих выпускников? Об этом — наш разговор с ректором университета.

— Ирина Аркадьевна, сегодня университеты, подобные Вашему, называют нишевыми, бутиковыми. Насколько изменились задачи для современного МГЛУ по сравнению с теми, что были актуальны в советское время?

— Задачи изменились существенно. Долгие годы мы были ведущим лингвистическим институтом в стране, лидером лингвистического образования, готовили специалистов всего по двум профессиям: преподаватель языка и переводчик, что и продолжаем успешно делать сегодня.

Однако, когда в результате реформы образования в стране появилась система разделения высших учебных заведений на университеты, академии и институты, нам, чтобы стать университетом, — а по качеству образования и репутации мы, конечно, относились к этой категории, — нужно было открывать новые направления подготовки. Сегодня у нас 37 направлений подготовки и 61 образовательная программа, не считая аспирантуры. До шести тысяч увеличилось количество студентов. Стало очевидно, что оставаться, как прежде, в статусе ведущего иняза, — уже недостаточно для современного университета, пусть даже такого узкоспециализированного, как наш. Кроме того, это положение не отражает всего многообразия нашей деятельности.

Лингвистический университет — это в нашем случае не только и не столько про лингвистику как языковедческую науку, это вообще-то про коммуникацию (академическую, научную, профессиональную) и коммуникативные технологии, в том числе, например, крайне актуальные сегодня коммуникативные технологии активного воздействия на аудиторию.

— Целевая модель МГЛУ — к 2032 году стать ведущим экспертно-консалтинговым центром — как раз об этом, верно?

— Да, это те два направления деятельности, которые мы активно развиваем.

«Чрезвычайно важным становится направление инклюзивной коммуникации».

— Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее: на чем основывается экспертность вуза и его консалтинговая деятельность?

— Стартовой платформой для выхода нашей экспертной деятельности на новый уровень должна стать ресурсная база, которой мы обладаем. Первая задача — это разработка новых методик комплексных лингвистических и других экспертиз. Наши специалисты проводят не только лингвистические экспертизы, но и занимаются международной аналитикой стран регионов, работают в области социологии, политологии, изучают материалы на предмет содержания в них информации экстремистского характера.

Вторая наша задача — создание постоянно действующих научно-образовательных дискуссионных площадок для сотрудников высшей школы (и не только тех, кто ведет экспертную деятельность), а также реализация программ повышения квалификации и профессиональной переподготовки экспертов в перечисленных областях.

Консалтинговая деятельность реализуется и планируется к развитию, например, в сфере международной политической коммуникации: для подготовки практических рекомендаций, моделирования и прогнозирования политических процессов за пределами России. У нас есть направления подготовки «Международные отношения», «Политология», «Зарубежное регионоведение», и работающие там преподаватели выступают еще и востребованными экспертами в этих областях.

Чрезвычайно важным становится направление инклюзивной коммуникации. Мы готовим переводчиков русского жестового языка и тифлокомментаторов для работы с незрячими и слабовидящими людьми. Подготовка и повышение квалификации таких специалистов и экспертов очень актуальны, потому что подобных программ мало, а где-то они и вовсе не разработаны.

— Есть ли какие-то показатели результатов в этой деятельности, к которым Вы стремитесь?

— Мы сами называем наш экспертно-консалтинговый центр «фабрикой мысли», и, как и на любом производстве, у нее должны быть конкретные показатели, планы и результаты, потому как вопрос финансирования здесь стоит довольно остро.

Сегодня у нас работает около сотни экспертов. К 2030–2032 годам мы рассчитываем сформировать сообщество из тысячи признанных в своих областях исследователей, не обязательно наших штатных сотрудников, которые должны быть аффилированы с нашим университетом.

Другой показатель — это объем доходов организации от той деятельности, которая его приносит, в расчете на одного научно-педагогического работника. Сегодня этот доход небольшой — 800 тыс. рублей, что типично для области гуманитарного производства. По-хорошему, его надо увеличить вдвое.

Объем доходов от реализации дополнительных профессиональных программ на одного научно-педагогического работника, очевидно, нужно увеличивать минимум в 4 раза.

«Если на подготовку переводчиков мы запустим исключительно исследователей-теоретиков в области переводоведения, у которых нет практического опыта перевода и которые никогда не работали «в поле», мы не подготовим высококлассных специалистов».

— Слушая Вас, ловишь себя на мысли, даже на переживании: при таком разнообразии деятельности, направлений подготовки и количестве студентов — получится ли удерживать тот уровень качества и элитарности образования, которым Вы всегда славились? Нет ли здесь риска стать обычным вузом, «середнячком»?

— Риск, безусловно, есть, если ставить задачи, не оглядываясь на условия их выполнения.

Первое, о чем нужно помнить — востребованность специалистов, которых мы готовим. У нас есть группа переводчиков, которая изучает английский и таджикский языки. Нужно ли нам выпускать по 100 человек с такой языковой комбинацией каждый год? Конечно нет, и это нужно учитывать.

Второе и самое главное — это преподаватели, которых мы сами для себя «производим», их преемственность. Все это плотно завязано в один узел с общими требованиями к системе высшего образования, в которые мы часто не вписываемся. Возьмем, к примеру, требование об остепененности: определенный процент преподавателей должен иметь ученые степени. Абсолютно правильное требование, например, для лингвистов-преподавателей и лингвистов-исследователей. Но наша инязовская школа сильна тем, что она практикоориентирована, у нас много практических занятий. Если на подготовку переводчиков мы запустим исключительно исследователей-теоретиков в области переводоведения, у которых нет практического опыта перевода и которые никогда не работали «в поле», мы не подготовим высококлассных специалистов.

— Планируете ли Вы открытие новых направлений подготовки по изучению языков?

— Безусловно. Сделаю еще одно отступление к нашей истории. В 1930 году, когда вуз был основан, у нас было три языка: немецкий, французский и английский. Позже появился испанский. Сегодня мы преподаем 40 языков — от древнегреческого, латинского и церковнославянского до русского жестового, редких и восточных языков, и это не кружки, не факультативы, не курсы, а полноценные основные образовательные программы. Больше, наверное, преподают только в МГУ и СПбГУ, и, полагаю, близок нам по количеству МГИМО.

Мы первыми в 2000 году получили статус Базовой организации по языкам и культуре государств-участников СНГ и сегодня преподаем почти все языки постсоветского пространства. Обучение ведется в небольших группах преподавателями, которые командированы к нам из зарубежных вузов-партнеров Содружества, и это не просто носители языка, а кандидаты филологических и педагогических наук, профессионалы.

Насколько обогатится языковая палитра к 2030 году, будет зависеть от востребованности той или иной программы, от того, как изменится геополитический вектор. К примеру, в 2024 году на переводческом факультете мы ввели языки хинди и суахили.

С 1 сентября открываем магистерскую программу по востоковедению — не по восточным языкам, а именно по востоковедению. Наша мечта — сделать эту программу такой, чтобы обучающийся на ней студент мог получить базовые знания не по одному-двум языкам, а по почти всем языкам, которые используются в регионе. Первая программа по востоковедению будет направлена на Дальний Восток, с изучением китайского, корейского и японского языков. Возможно, добавим к ней вьетнамский и монгольский.

В планах сделать такую же программу по африканистике, куда, кроме английского, французского, португальского и суахили, планируем добавить амхарский язык и другие языки Африки, на базовом уровне, конечно. Полагаю, это будут уникальные специалисты для дипломатической и исследовательской деятельности.

— Сейчас много говорят о том, что для успешной карьеры нужно учить китайский и арабский языки, что они потеснят международный английский. Так ли это? Действительно ли специалисты, владеющие этими языками, будут особенно востребованы?

— Сложный вопрос. С одной стороны, да, — специалисты с арабским или китайским языком очень нужны. Но, заметьте, у нас студенты всех направлений обязательно изучают два иностранных языка, и в подавляющем большинстве случаев один из них — английский.

С другой стороны, есть убедительные показатели востребованности наших выпускников, переводчиков арабского и китайского языков. В прошлом году выпускники с арабским языком разошлись как горячие пирожки. Китайский язык тоже популярен, там, кстати, много стажировок, и у ребят больше, чем у других, возможностей знакомиться с культурой той страны, чей язык они изучают, проходить обучение в партнерских университетах.

Актуальное направление работы в переводе — аудиовизуальный перевод. Например, сегодня модно переводить корейские сериалы, поэтому этот язык у нас тоже популярен.

Вместе с тем, я хотела бы обратить внимание на наши классические направления — французский и немецкий языки. К большому сожалению, количество школ с углубленным изучением этих языков существенно сократилось, а ведь у многих из них были прекрасные давние традиции обучения. Мы поддерживаем эти традиции и иногда даже делаем «немцев» и «французов» из «англичан», которых поступает во множестве, чтобы сохранить эти языки в школах, сохранить преподавателей.

— Как сейчас выстраивается международное сотрудничество университета? Для Вас ведь это важнейшее направление деятельности.

— Мы сотрудничаем с 88 странами и почти 30 университетами. В нынешней ситуации некоторые из наших соглашений лежат на полке, но это драма не столько для нас, сколько для наших зарубежных коллег.

Из новых партнеров отмечу Бразилию. Большое оживление наблюдается в сотрудничестве с кубинскими университетами, и мы уже начинаем направлять к ним наших студентов, причем не только лингвистов, но и, например, тех, кто учится гостиничному бизнесу и даже тех, кто осваивает информационные технологии, а также наших лекторов, которые читают там лекции на испанском языке.

— А к Вам приезжают студенты-иностранцы?

— Да, конечно. При этом наша задача не только дать им знания по специальности, но и обучить их русскому языку на очень хорошем уровне, для чего у нас работает подготовительное отделение и кафедра русского языка как иностранного.

«Полагаю, мы по-прежнему остаемся вузом, где социальный лифт работает».

— Ряд экспертов считает, что кризис высшего образования связан с тем, что оно перестало выполнять функцию социального лифта, а гуманитарное образование еще и потеряло свою престижность из-за сложностей с дальнейшим трудоустройством и невысокой оплатой труда. Студенты МГЛУ получают высшее гуманитарное образование, но, похоже, это именно то образование, которое точно не претерпевает подобных кризисов. Как Вы думаете, за счет чего это возможно?

— Полагаю, мы по-прежнему остаемся вузом, где социальный лифт работает. На сегодняшний день соотношение бюджетных и коммерческих студентов у нас 70% к 30%, что нерентабельно для университета.

Мы возобновили некогда знаменитую программу Курсов переводчиков ООН, которая действовала почти 30 лет и была закрыта в начале 1990-х годов. Замечу, до сих пор Русская служба в Нью-Йорке и других штаб-квартирах Организации на 80% состоит из наших выпускников. Сегодня, при системе бакалавриата и магистратуры, мы не можем готовить таких переводчиков в рамках основных образовательных программ. Нужна дополнительная программа, которая может быть исключительно платной. И вы можете себе представить, сколько такая программа стоит, если там преподают лучшие синхронисты с опытом работы с первыми лицами государств и в международных организациях, а экзамены у них будет принимать комиссия из сотрудников ООН. Далеко не все студенты могут себе позволить оплатить такую программу, поэтому тем, кто показывает лучшие результаты в обучении, университет предоставляет скидку. И это тоже наш социальный лифт.

Вы спросили: как мы держимся. Поддерживаем высокий уровень качества подготовки, делая все возможное для соответствия традиционно строгим инязовским требованиям. Последний редут, который мы ни за что не сдадим, — это малочисленные группы. По нормативам финансирования, соотношение «преподаватель — студент» составляет 1 к 13. На практике это означает, что группы должны быть не меньше 25–30 человек, но совершенно очевидно, что при таком количестве обучающихся в аудитории качественной подготовки не будет. Это сделает всю нашу работу бессмысленной. У нас есть редкие языки, где в группе обучается 7–8 человек, мы не можем посадить в одну лекционную аудиторию студентов, изучающих исландский язык и турецкий язык, — это невозможно. Не случайно у нас в 70-е годы был построен специальный корпус, где аудитории рассчитаны на 10–12 человек.

— Вы находитесь в Москве, а среди московских вузов заметно возросла конкурентная борьба за хороших абитуриентов: высокобалльников, олимпиадников, которые готовы переезжать в столицу ради учебы. Как Вы справляетесь с конкуренцией и что считаете своим конкурентным преимуществом?

— Позвольте я начну с личного мнения. Мне не нравится провоцирование университетов, не только лингвистических, а вообще любых, к конкурентной борьбе между собой. Я считаю, что это неправильно. Университеты должны сотрудничать, и сейчас это может быть важнее, чем когда бы то ни было.

Благодаря хорошим профессиональным отношениям с другими вузами мы вместе строим экспертное сообщество, работаем над общими образовательными стандартами, проводим научно-практические конференции, обмениваемся опытом. У нас нет проблем с количеством желающих учиться в МГЛУ, с конкурсом и высоким проходным баллом. Победители олимпиад охотно выбирают наш университет, но есть и проблемы.

У нас есть выпускники бакалавриата, которые стоят перед выбором, продолжить обучение в магистратуре в МГЛУ или в другом университете, например, за границей, где их принимают с удовольствием. С одной стороны, жаль — мы их готовили-готовили, а они уехали дальше учиться в зарубежный вуз. А с другой стороны, разве это не показатель качества нашего образования, уровня знаний наших выпускников и наша «мягкая сила» за рубежом?

Сегодня наших выпускников охотно берут в магистратуру МГИМО, по окончании которой у них будет два диплома престижнейших школ. Знаете, когда приезжаешь в Рио-де-Жанейро и встречаешься там с российским атташе, который закончил наш бакалавриат по международным отношениям с прекрасным португальским языком (бразильский вариант!) и магистратуру МГИМО, то понимаешь: вот это и есть социальный лифт.

— А выпускники МГИМО идут к Вам в магистратуру?

— Идут: на переводческие программы и на ту самую дополнительную программу подготовки переводчиков ООН, о которой я рассказывала.

— Расскажите, пожалуйста, о предуниверситарии МГЛУ: что это за формат обучения?

— Это пилотная программа, которую запустили в Москве в середине 2010-х годов, и по сути она представляет собой то, что раньше у нас называлось лицеем при университете. В предуниверситарии обучаются учащиеся 8–11 классов, преподают им и наши сотрудники, то есть фактически это наши студенты. У них даже есть студенческие билеты.

Для поступления школьники пишут тест по русскому и иностранному языку. И вы знаете, бывают годы, когда конкурс там покруче, чем при поступлении на первый курс университета. Дети изучают 2 иностранных языка: кроме английского, французского, немецкого, испанского, это могут быть корейский, китайский, японский, арабский и даже латынь.

После окончания предуниверситария ребята могут поступать, куда захотят, у них нет обязательств подавать документы только в МГЛУ. Наша статистика показывает, что они успешно учатся в самых престижных университетах, а более 30% — всегда поступают к нам.

— Ирина Аркадьевна, какое изменение в университете Вы считаете ключевым за время Вашего ректорства?

— Когда я вступила в эту должность, передо мной стояла задача сохранить университет, сохранить иняз, в чем мне очень помогли коллеги. Полагаю, что на сегодняшний день самая большая наша победа — это то, что мы создали в университете даже не одну, а несколько команд единомышленников. И речь идет не только о руководстве университета.

К примеру, по инициативе молодых преподавателей и исследователей был создан Совет молодых ученых. Коллеги вдохнули новую жизнь в творческую и научную деятельность всего университета.

У нас прекрасная команда студентов с развитым самоуправлением и многообразными ассоциациями. Нет ни одного воскресенья, чтобы двери университета не были открыты для каких-нибудь мероприятий. Работаем 24/7.

Мы сами для себя растим кадры, и теперь это целые проектные команды, чего раньше не было.

Я мечтаю, чтобы у нас появилась эндаумент-команда, и тогда, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, у нас точно получится реализовать все задуманное.

Беседовали: Александр Никифоров, Екатерина Позднякова
Текст подготовила: Екатерина Позднякова

Материал подготовлен редакцией информационно-аналитического портала «Ректор говорит!». При копировании ссылка на портал «Ректор говорит!» обязательна.

[ Рассылка ]

Каждую неделю — новый материал

Подписывайтесь на рассылку, чтобы первыми узнать о ключевых изменениях в академической среде, сенсационных научных открытиях, образовательных трансформациях и опыте ведущих вузов.